Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана [Невольник]

Последнее, что услышал, были слова Гамида. Он кричал гайдутинам:

— Не стреляйте! У меня для вашего воеводы важные вести!

До сих пор эти слова звучат в моих ушах, будто слыхал их только вчера. Многое ушло из моей памяти, забылось. Даже стёрлись образы близких и родных мне людей. А эти слова изменника навеки врезались в память.

Проснулся я от острой боли в груди и долго не понимал, где я. Открыл глаза, оглянулся.

Лежал я на красивой деревянной кровати в небольшой тёмной комнате, стены которой были выложены из серого дикого камня. Высокое узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это, наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в комнату ни одного звука.

Что со мною? Где я? Среди друзей или среди врагов?

Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от малейшего движения боль разрывала грудь.

Потом снова впал в забытьё. А когда очнулся, то увидел возле себя мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал меня. В его блестящих черных глазёнках любопытство боролось со страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел убежать, но, очевидно, любопытство победило и мальчик остался.

На нем была красная бархатная курточка и чёрные с застёжками ниже колен штанишки. Белый воротничок шёлковой сорочки оттенял нежный загар детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно.

Его правая рука ниже локтя была обвязана куском белого полотна.

— Кто ты такой? — спросил он меня по-болгарски.

Из этого я заключил, что я у болгарских повстанцев — гайдутинов.

— Меня звать Якуб, — ответил я по-турецки. — А тебя?

Мальчонка тоже перешёл на турецкий язык, да ещё такой изящный, чистый, что я засомневался в прежнем выводе.

— А меня — Ненко, — ответил он и добавил: — Я — гайдутин! А ты?

Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их, как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким же белым полотном, как и мальчика, — вероятно, для того, чтобы потом допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец испортило моё настроение, но я, не показывая этого, ответил:

— А я — турок.

Моё признание не взволновало его.

— Почему же ты не страшный? — удивился он.

— Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, — ответил я ему в тон.

— Гайдутины — это герои, они борются за свободу Болгарии, — гордо сказал Ненко, повторяя, наверно, чужие слова. — Когда я вырасту, то стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и уважают, кроме турков и помаков[39], которые убивают их, сажают на колья и выжигают глаза.

Я не нашёлся, что ответить: все, что он говорил, была святая правда. Не все, но очень многие из спахиев[40], а особенно из янычар, действительно жестоко мучили пленных гайдутинов, и даже изощрённее, чем это представлял Ненко. Я перевёл разговор.

— Кто же твой отец, Ненко?

— Воевода Младен… Он скоро победит турок. Тогда вся Болгария станет свободной!

Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для моего уха вещи.

Значит, его отец — воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все слышали о нем, знали также, что это он окружил наш полк в той проклятой долине, откуда не было выхода.

— А как звать твою маму?

— Маму зовут Анка, — коротко ответил Ненко.

— Что это у тебя с рукой?

Мальчик глянул на белую повязку.

— Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он ка-ак схватит меня — да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку почти до кости.

— Сильно болит?

— Болело. А теперь нет. Уже заживает.

Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали свежие розовые рубцы.

— Ты не плакал?

— Плакал, но… немного. Гайдутины не плачут!

— Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои раны и уже научился сам делать перевязку.

— Хочу, если она про разбойников или героев… Но подожди, я позову Златку.

— Златку?

— Это моя сестричка, — пояснил он.

Он исчез за дверями и вскоре привёл девчушку лет трех. Она была похожа на брата, но, в отличие от него, синеглазая, хотя волосы у неё были чёрные, кудрявые.

Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то из сказок об Аладдине. Глазёнки детей впились в меня, как иголки, и в течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл, что я турок, да и я тоже, что он сын воеводы гайдутинов, против которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем. Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от восторга, а мне казалось, что уже не так жжёт под правой лопаткой.

За первой сказкой последовала вторая и третья. Мальчик не шевелился, весь превратившись во внимание, и даже когда послышался женский голос, зовущий Ненко, он не откликнулся, а прижал палец к губам, чтобы я молчал.

Но Златка вскочила с кровати и мягким клубочком выкатилась из комнаты в приоткрытые двери. А через минуту на пороге появилась молодая красивая женщина в черно-белом болгарском одеянии.

— Ненко, сынок, мы с ног сбились, разыскивая тебя и Златку по всему замку и во дворе! Что ты здесь делаешь?

— Я слушаю сказки. Пожалуйста, не мешай нам, — недовольно ответил мальчонка.

Женщина удивлённо взглянула на меня, взяла детей за руки и молча вышла из комнаты. Двери остались немного приоткрытыми.

Я закрыл глаза и задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Меня разбудили мужские голоса, долетавшие из соседней комнаты. Один из них я сразу узнал — это был голос Гамида. Второй тоже был вроде знакомый, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его слышал.

— Я рассказал все, ага Младен, — говорил Гамид. — Передал тезкере на все пять дней. С ними твои воины могут легко проникнуть в расположение наших войск и захватить их врасплох. Они голодают и едят конину, но и её мало, так как паша не позволяет резать коней. За них ему придётся отвечать. А за людей — нет. Таков закон! Теперь остаётся только отпустить меня, поскольку это единственное условие, которое я поставил, перед тем как откровенно рассказал про свой отряд все, что знал.

— Не торопись, ага, — отвечал другой голос. — Я отпущу тебя, когда мы разобьём их и все твои сведения подтвердятся… Одного понять не могу: что заставило тебя изменить своим? Ты даже не пытался бежать…

— Я не смог бы далеко убежать. Меня все равно поймали бы твои люди, и я давно болтался бы на суку либо сидел на колу, вытаращив глаза. Ни то, ни другое меня не привлекает. К тому же у меня есть и другие причины, о которых я ничего сейчас не могу сказать.